читать дальшеДом загорелся, как загораются фанатичной идеей. В кухне неумелые руки грели в сковородке длиннющие макаронины, положив их столько, что они вываливались наружу - а потом обладатель этих рук дернулся прочь, будто вспомнив о чем-то срочном, и напоследок сдвинул сковородку так, что её содержимое высыпалось на плиту, какими-то краешками слишком близко к огню, а какими-то высовываясь за пределы плиты. Не имело значения, могли ли макароны так хорошо гореть, что, упав на пол, подожгли деревянные доски. В гостиной шла мелочная, крысиная война. Джек не стал бы уничтожать то, что могло бы понадобиться ему, не стал бы портить вещи, ценные не идеей, но сутью. Джека здесь и не было. Был вспоротый диван, были содранные на пол зановески, была неаккуратно брошенная в камин скрипка. В тот же камин швырнули бутылку спирта, но промахнулись и попали выше, облив инструмент пламенем. И побоялись биться со случайно отпущенным на волю огнем, сбежали в надежде, что разберется кто-то другой. В подвале совсем недавно починили систему наблюдения. Та или иная её часть выходила из строя постоянно, и далеко не всегда Джек это делал специально. Иногда одного лишь по-настоящему сердитого взгляда хватало, чтобы проводка начинала искрить, но обычно - не там, где ей было чего поджигать. Обычно, но не в этот раз. Дом полыхал, подожженный с трех концов. Пламя облизывало доски пола кухни как сверху, так и снизу. И там, и в гостиной оно ползало по обоям, скручивая отстающую бумагу в чернеющие, а потом сереющие трубочки. Задыхаясь, оно билось о двери - и те отступали, давая ему новое дыхание и новую пищу. А впереди пламени, прошивая в ткани воздуха его причудливое знамя, плыл дым. Ленты разных оттенков серого просачивались во все комнаты, во многих из которых ещё не было огня, и сворачивались там в неровные клубочки. Края этих лент резали глаза до слез, грязно-серая повязка дыма легла на лица каждому в доме, где бы он ни находился, и пропускала всё меньше и меньше кислорода. Кто-то пытался всё-таки закончить пожар, уничтожить хотя бы один из его очагов. Таких потеряли в дыме и больше не искали. Все остальные задыхались. Отчаявшимися бабочками бились в окна, ломали двери в неизведанные комнаты, кто-то соорганизовался и в иступлении выбивал стену второго этажа кроватью, будто тараном. В коридоре, уже охваченном пламенем, в эйфории своей агонии плясал призрак убийцы. Огонь жег его, но он же и был огнем, своей пляской он охватил дом, своей пляской он уничтожал его. Зажимая рот почти сухим платком, в огонь прихожей сбежала последняя, оставшаяся в живых. Сумела добежать до двери, единожды ударила по ней плечом - и упала. Упала в потолок. Рывком села на кровати, мокрая, как мышь. Она не знала точно, сама ли проснулась от кошмара, или её разбудил стоящий у кровати глава Последователей. - В эту ночь нельзя спать. Пойдем. Джим отвернулся, давая девушке одеться, а потом поддерживал её под руку, когда они спускались в гостиную, собравшую в эту ночь всех, кто готов был показывать другим своё лицо. Дом диктовал обитателям свои традиции. Годовщина ночи, ставшая началом его перерождения, была почти праздником - страшным, горьким, но собиравшим всех обитателей подле друг друга. Это была ночь единства.